Пролог.

Черная, запряженная двойкой карета, поскрипывая на рессорах, свернула в узкую улицу. Возница натянул вожжи, останавливая коней, с запяток спрыгнули двое. Огляделись коротко. Первый сбросил с упора зазвеневшую пружиной ступеньку, другой лег перед каретой в грязь.

- Можно выходить, госпожа, - произнес первый.

Дверца кареты приоткрылась, показался подол платья, и легкая ножка в замшевом коричневом сапожке опустилась на ступеньку, другая ножка повисла нерешительно над спиной лежащего мужчины.

- Можно выходить, - повторил первый, подставил госпоже локоть, на который тотчас же легла узкая рука в длинной перчатке.

Сапожок, не коснувшись спины лежащего, прочертил крутую дугу, и женщина в черном широком плаще легко выпрыгнула из кареты на мостовую.

- Здесь принято наступать на спину слуги, - прошипел, едва разомкнув губы предложивший ей локоть мужчина. – Вы выдаете нас с головой.

- Куда идти?- послышалось из-под капюшона плаща невозмутимое.

- Прошу, госпожа, - произнёс он громче с покорной миной. – Нам сюда.

Кучер спрыгнул с козел и, скрутив кнут в ладонь, двинулся узким проулком вниз, за ним женщина в капюшоне, следом ехавшие на запятках. С первого взгляда было заметно, что они торопятся, а идущие позади время от времени оглядывались, будто ожидали опоздавшего знакомого или бежали от кого.

В самом конце улицы возница остановился, дробно стукнул трижды черенком кнута в дощатую неприглядную дверь с тисовым веночком. Изнутри послышался кашель и возница, не ожидая приглашения, вошел. Пробыл он там недолго, дверь распахнулась и показалась его рука. Женщина вложила свою ладонь в его руку и скрылась за дверью. Остальные остались снаружи, отступили в тень, оглядывая чутко улицу.

В доме было жарко натоплено, трещали в очаге дрова и огонь колыхался по стенам багровыми отблесками. У очага сидела скрюченная горбатая старуха, седая и безобразная, в цветастом, побитом молью персидском халате. Она проскрипела недовольно:

- Я говорила – не опаздывать. Не опаздывать! Времени мало. Мало! Быстрее, быстрее переодевайтесь! Переодевайтесь!

Возница, открывший лицо, в свете очага оказавшийся рыжим конопатым парнем, шагнул к двери:

- Удачи, княжиня, пусть сладится всё…

И в глазах его, светло-голубых, искоркой сверкнула слеза.

- Быстрее переодевайтесь! Быстрее! – скрипела своё старуха.

- Спаси Бог, тебя, Ерёма. Всё сладится, я верю, - произнесла женщина.

Рыжий кивнул и вышел, скрипнув дверью. Старуха, не переставая подгонять гостью, растирала в ладонях и бросала в огонь пучки травы, от чего комната споро наполнилась едким дымом:

- Тяга сильна, тяга идёт. Ох, чую, чую, близится, близится темень, течёт по земле, по воздуху несётся! Переодевайся же, что стоишь, раззява! Темень близится. Темень!

Гостья сбросила плащ и оказалась тонкой молоденькой девушкой с копной темных вьющихся волос и синим взглядом. Она подняла приготовленное старухой одеяние и замерла в нерешительности:

- Как это… куда надевать?

- Ох, темень близко, чую я, скорее, - и старуха подскочила к девушке, стянула с неё и платье и бельё и принялась ловко, словно куклу, обряжать в диковинные одежды, причитая, и припевая своё. – Это сюда, вот тут застёжка. Тяга сильна. Тяга идёт, идёт! Темень близится, вижу! А это сюда надень. Будет у тебя, дева, суженый, вижу его, вижу! Сила в нём тайная, сила темная!

Сухо щелкнул за дверью выстрел, кто-то закричал тонко, предсмертно и старуха засуетилась, заохала:

- Темень, темень! Ах, тяга, - швырнула в огонь, уже не растирая снопик травы, и комнату заволокло чадом, так что и огня уже было не различить. – Тяга сильна! Ах! Ух!

За дверью зазвенели клинки, захлопал кнут, там кричали уже разноголосо от боли и ярости.

- А с этим что? Куда ж это? – девушка спрашивала, чуть не плача.

- Ух! Ах! Отворись протока, подхвати листок, закрути по воде, унеси далёко на брега светлые, потаённые! Уходи! Уносись!

Дверь распахнулась и слетела с петель, выпуская, словно в трубу, дым и оказалось, что старуха осталась в комнате одна. Она поглядела хитро на вошедшего в черном плаще с надвинутым на лицо капюшоном мужчину, и захохотала, заливаясь, показывая ему язык:

- Не успел! Не успел! Бе-бе-бе!

Он сдвинул капюшон, обнажив длинный узкий нос и холодные, бледные до белизны голубые глаза:

- Ниварья.

На улице послышался звон и в комнату влетели разом четыре коротких стрелы, мелькнули стальным оперением и отбросили старуху к стене, пригвоздили намертво.

Мужчина прикрыл глаза и повел носом, принюхиваясь чутко, словно гончая. Ощупью поднял с пола сброшенное платье гостьи, прижал к щеке нежно и застыл так надолго.

Щелкнуло, лопнув от жара полено в очаге, и мужчина открыл глаза, словно очнулся:

- Она только что была здесь, след ещё виден. Пускайте за ней пса.